Сжимается. Как маленькая запуганная мышка, которой достаточно того, что порыв ветра донес запах голодного ощетинившегося кота. Не важно расстояние. Не важен контекст. Ничего не важно, когда страх перекрашивает собственную тень в ядрено-черный. Без единого просвета, там где находится даже обязан. Так легко позволяя скомкать тускнеющий карандашный мир, что создает так педантично точно. Каждую деталь – протекающую крышу и блеклый смятый в пепельницы окурок с остывающим контуром ее сливовой помады.

У нее еще нет имени, нет тугой тянущейся линии ее прошлого, что заставляет носить черный капронки с множеством поехавших стрелок и несуразные туфли на тонюсенькой шпильке, что так похожа на канцелярскую иголку, пришпилившему ее к этой дурацкой вселенной мечтаний.

Да, для нее не составила бы большого труда справиться с этим капризным едким мальчишкой, что позволил себе отправить ее в мусорку; не составило бы труда, заставить и жалеть о проделанном поступке. Так хорошо, что она сильнее ее и так хорошо, что она всего лишь воображение. Пшик, чтобы придать какой-то жизни смысл, ибо она малюет ее макияж, а без него даже в Птичий вселенной ну совсем никак.

Ей достаточно скользнуть взглядом, сверху вниз обвести это праздно шатающееся тело, для того, чтобы этот кусок самодовольного дерьма больше не смел отнимать ее слишком дорогого времени. Почти вплотную, заставляя дышать тем воздухом, что вылетает из ее глотки, пропитанный неизменно дешевым табаком и точно таким же виски, а может и портвейном. Кто теперь разберет? Решая на ходу, стоит ли этот маленький ублюдок того, чтобы с ним вообще кто-то говорил. Но будет благосклонна. Потому что сегодня дождь так приятно барабанил в ее окно, и даже пальчики были слишком мокрые, когда выгибаясь в мерно текущем оргазме подкуривала еще одну. – Послушай, мой милый… - лениво растягивая каждое слово, перекидывая жвачку с одной стороны на другую, - Давай мы сделаем вот как – не будем создавать проблем друг для друга, - почти заинтересованно уставившись на молнию его брюк, - И ты возьмешь своего мааааленького друга и свалишь, к чертям, отсюда?

Она сказала бы точно так, растягивая разбитые губы в долгой странной улыбке, от которой по телу бегут невыносимо крупные мурашки отвращения. И эта история после обретет жизнь, в ней появится красный маркер, который давно обещал ей купить братик, чтобы четко изобразить тягучее движение крови из его поломанной переносицы и насыщенно-бардовый след на поразительно белой коже костлявой коленки.

- Что ты делаешь? – кидаясь к мусорке тут же. Ловя на ходу рассыпанные невпопад листы – своей незапуганный уголок вселенной, где звезд свет куда прекраснее, чем бывает на небе и на кометы можно еще загадывать желания, и иногда они сбываются. Так где же они сейчас? Всего лишь одна могла спасти от этих отвратительных глаз, что так надменно позволяют себе сверлить макушку совсем безобидной девчушку; позволяют себе заставлять ее щеки пылать от гнева, потому что такая слабая и не может элементарно сделать так, чтобы справедливость восторжествовала. Только на тех страницах, что в руках преданно сжала, злодеи всегда будут повержены, расписаны многими километрами пустоты своего стыда и на следующей уже забыты. Память о них так коротка. И стоит поместить сюда кого-то из настоящего мира, он тоже вскоре теряется, память о нем увядает день ото дня и гнев сменяет скорбью у еще одного надгробия. Этому кладбищу нет конца… Наверное, как и начала.

Но слыша его слова, желаешь только протеста. Заставляешь в ладонях оставлять глубокие полулуны от ногтей, чтобы хоть раз в жизни возразить на чужое презрение. Беспочвенное. Но тихо поднимаешься с колен, сжимая зубы плотней, на языке почти ощущая противную крошку эмали. Уйти. Этого должно быть достаточно, заглушить еще одно обиду в сером графитовом небе и дыханию несуществующего ветра на мокрых щеках. И почему все всегда именно так?

- Не обольщайся, придурок, умные девочки всегда знают точное время, когда стоит решать проблему бегством. Ну что ж, пока… - подняв голову точно так же надменно высоко, хотя это у нее не сказать, чтобы получилось хорошо, прокладывает взглядом маршрут сквозь него. Словно своими словами смогла просто стереть это досадное недоразуменье с лица божьего. Вранье. Ее сердце того гляди вырвется наружу, отбивая болезненный марш в груди. Точно так, как в глупых старых диснеевских мультиках, ударяя в рубашку и заставляя пуговицы на ней дрожать. Вот только трясущиеся руки ее слишком выдают, как бы не сжимала их в кулаках, и не пыталась пальцы скрывать в листах белоснежно-хмурой бумаги. Тот самый «придурок» внушал какой-то первобытный беспочвенный страх, как беспризорная собака на улице, что скалится на каждый шаг, готовая броситься. Все сильнее и шире раскрывая пасть, опасно демонстрируя желтый оскал стесанных о помои клыков. И многие так уверенно говорят, что нападет только в том случае, если почувствует твой страх - именно поэтому надо просто ее не замечать.

Теория так проста, что к ней трудно применить хоть какие-то возражения. Тогда, когда далека. Но вот ты лицом к лицу с той самой собакой, что просто не понравился твой запах или дорога по ее мнению принадлежит только ей и никому не велено шататься по ней. И вот ты, беззащитна и обескуражена своим навалившемся на плечи ступором с одним только своим неуклюжим оружием – осоловелой тугой смелостью, что таит так легко, как посеревший снег под крупными каплями весеннего дождя, стоит посмотреть в его глаза…

Отредактировано Geraldine Thomson (2020-07-19 13:37:33)